Мы на фронт пойдем добровольцами

В то время наша семья жила в далекой глубинке, бывшем имении графини Орловой Отрадном. Сельцо сохранило свое название, хотя чаще называлось Коммуной в память о «Третьей Петроградской (после 1924 года - Ленинградской) сельскохозяйственной коммуне», организованной в имении в 1918-м рабочими Путиловского завода и просуществовавшей до конца двадцатых годов. Здесь все на¬поминало о былой жизни: прекрасно сохранившийся барский дом на холме, круто спускавшемся к Хопру, флигели, белокаменные хозяйственные по¬стройки, великолепный фруктовый сад. В бывшем флигеле управляющего разместилась начальная школа, где все четыре класса вела моя мама. Сельцо было небольшим: всего-то дворов двадцать.

 
О том, что началась война, узнали от гонца из райцентра, бывшем в селе Макарове. В тот же день все на¬селение Коммуны провожало мобилизованных на фронт. Уходили с шутками, с песнями, утешали плачущих женщин: «Не плачьте, бабы, через две недели разобьем немцев - вернемся». Пятерых сыновей и старшего внука Володю отдала войне моя бабушка Елена Алексеевна Муренина.

В тот день, 22 июня, она не смогла прово¬дить их, упала замертво на пороге дома, откуда ушли на войну ее дети. Провожала их моя мама. Потом она рассказывала, как в голос закричала женщина, когда из-за леса, куда, на¬скоро простившись, ушли мужчины, донеслась залихватская «Семеновна»:

Самолет летит,
Дымок кольцами.
Мы на фронт пойдем
добровольцами.

Четыре долгих года ждали своих солдат матери и жены, ждали, уже получив похоронки и извещения о «без вести пропавших». Не дождались. Теперь их имена в Книге Памяти. Я листаю ее страницы, нахожу Ртищевский район. Вот они: Муренин Петр Федорович, Муренин Николай Федорович, Гордеев Владимир, другие... Пусть земля им будет пухом!

 
Когда сегодня мы говорим о солдатах Великой Отечественной войны, то обязательно скажем, как они были мужественны, бесстрашны, как были верны своему солдатскому долгу, одним словом - герои. И редко когда вспоминаем, что еще они были чьими-то сыновьями, мужьями, отца¬ми. Зимой сорок второго часть, в ко¬торой воевал мой отец, направили в Сталинград. То ли из-за бомбежки, то ли по какой другой причине, эшелон задержался на станции Ртищево до утра следующего дня. От Отрадного это - 35-40 километров.

Что говорил отец своему командиру, не знаю, только ночью нас разбудил громкий стук в окно. Это был он, наш папа, которого мы со старшим братом Костиком успели забыть. А он целовал нас, одаривал игрушками и сладостями. Мне досталась заме¬чательная кукла, а Косте - лохматая обезьянка на пружинке, которую папа называл Геббельсом. Я сидела на коленях отца, сбоку прижимался Костя, мы грызли сахар, необыкновенно вкусный и почему-то розовый, может быть, от света десятилинейной керосиновой лампы. Мне было хорошо, и я никак не могла понять своим трехлетним умом, почему плачут мама и бабушка.

 
Когда мы проснулись, папы уже не было. К утру он должен был вер-нуться в часть. Много дней потом рассказывала я своим подружкам, что папа на войне ест один сахар. И только много позже поняла, как хотелось ему увидеть нас, чтоб зимней ночью по бездорожью пробежать столько ки-лометров. Спасибо тебе, отец!

В детстве я любила смотреть на небо. Оно было безоблачным и ясным, таким же был окружающий меня мир. Если вдруг небо затягивалось тучами и шел дождь - не беда: как хорошо после дождя топалось босиком по теплым лужам! В небе часто появлялись самолеты. В голубом поднебесье они казались большими птицами, что в изобилии водились в окрестных лесах. Это были немецкие самолеты, они летели бомбить Ртищево. Но никогда небо моего детства не было таким красивым, как в тот майский день, когда из уст в уста летело: «Победа! Победа! Победа!». Небо было не про¬сто голубым, оно было пронзительно голубым, и ярко алели на его фоне победные флаги. Помню, что вечером этого дня показывали кино, конечно, о войне. Показывали прямо на улице, на школьной стене, которую использовали вместо экрана. Шли в наступление солдаты в красноармейских шинелях, по дорогам бесконечной вереницей тянулись пленные немцы.

 
Мальчишки постарше тут же затеяли игру в войну, никто не хотел быть побежденным, поэтому приняли в игру нас, малышей, ис¬ключительно в качестве пленных и с условием, что реветь не будем. А на войне, как на войне. С каким же удовольствием лупили «наши» «ненаших» крапивой и тальником по голым попкам и коленкам. Так про¬должалось до первого плача, после которого доблестных «вояк» матери развели по домам с помощью все тех же прутьев.
Назавтра все было по-прежнему.

Женщины отправлялись в поле, надо было сеять. Лошадей не хватало, выручали быки и два верблюда - Аркашка и Маруська. По вечерам ходили на Хопер собирать ракушки, чтоб приготовить из них еду. Из мужчин в маленькую Коммуну с войны не вернулся почти никто, поэтому все заботы лежали на женских плечах. Держали в сараях кур и скотину: коров, свиней, овец, благодаря им выжила наша деревня. Помню, как, подоив корову, мама несла молоко в семьи, где жили эвакуированные из Ленинграда. Они были такие худые и желтолицые, что мы, малыши, боялись их и не хотели играть с их детьми, да и они, на первых порах, сторонились нас, горластых, резвых, румяных. А когда уезжали домой, в освобожденный Ленинград, то плакали, прощаясь. Осенью сорок пятого вернулся из армии наш папа, вскоре мы уехали из Отрадного. Началась совсем другая, мирная жизнь.

Муренина Галина Платоновна,
директор музея-усадьбы Н.Г. Чернышевского